Магомед Кажлаев родился 18 июня 1946 г. в селении Кази-Кумух. Дагестан. Учился в Дагестанском художе-ственном училище и Московском полиграфическом институте. В выставках различного уровня участвует с 1971 года. Участвовал в выставках неофициального искусства в Москве в 70-е годы. Работал в системе худо-жественного фонда Дагестана и Московской области.
Преподавал в детской изостудии.Живет и работает в Москве и в Махачкале.

Интервью Виталия Пацюкова с Магомедом Кажлаевым

В.П. Как у тебя впервые возник взгляд на реальность через конструкцию, орнаментальные вещи, структуру, сетку? Как ты уходил от прямой реальности к матрице взгляда через универсальные образы? Как ты к ним пришел?
М.К. Для этого, конечно, нужно созреть, но, возможно, я сильно не уходил от этих стремлений, просто может формы выражения были разные. Хочется надеяться, что и в предыдущем есть зачатки «матрицы взгляда». во всяком случае, хочется думать так. ведь в основе всегда структурно лежит желание, позыв, стремление конструктив-ного воссоздания, говоря высокопарно – «из насыщенного идеями пространства», какой-либо определенной осязаемой формы. ну и главное… всегда ищешь и находишь это состояние через ощущения
момента какого- то счастливого откровения… а когда его нет, когда повторяешь что-то прежденосное, значит время изменилось, к нему надо находить какой-то свой язык, и не просто находить, но и быть счастливым в диалоге с этим временем. Можно тупо биться в дверь времени – и ничего, ты будешь просто биться в стекло, а можно: оно само – раз! – и почему-то откроется.
В.П. Если отбросить твои текстовые вещи, где возникает иная реальность и обратиться к линейной форме – как и откуда она появляется у тебя? Ведь формально ты отказываешься от изображения. Откуда пришли «полосочки»?
М.К. вопрос трудный. Хотя для меня буквы и тексты – это те же «полосочки». откуда они пришли? если говорить упрощенно, это, может быть, была моя наивная попытка диалога с языком новых технологий. я понял, что тексты мне уже не приносят удовлетворения. время ушло. Хотелось найти простой язык, отвечающий запросам нашего,
так называемого «технологичного» века. иначе говоря – быть в поиске каких-то новых, свежих и простых структурных связей, нахождения этих капканов замкнутости и открытости. но это сложно.… идешь, идешь, а потом неожиданно находишь самый простой, самый примитивный ответ, и он в какой-то момент сам сплетается, как кружево…

В.П. Отказ от фигуративной изобразительности – был ли для тебя мучительным, переживал ли ты его? Было ли это связано с твоим личным состоянием?
М.К. нет, этот отказ был для меня радостным. всегда знал, что первичным является внутреннее, а оно свободно и дерзновенно и может приобретать самые немыслимые формы, в том числе фи-гуративные.
В.П. Но ты спокойно переживал? Малевич, когда перешел к «Черно-му квадрату», мучился, ночами не спал.
М.К. Малевич – это гений, увидел бездну, преодолел. он мучилсяза нас, вместо нас… Поэтому нам легче. следующий тоже не будетспать. а может, сейчас не спит?..
что касается твоего вопроса, для меня важен трудоемкий, глубокий вопрос поиска. и в какой-то момент ответ всегда находится. если в итоге есть момент некого откровения, то для меня не важно мое предыдущее самочувствие во время работы.
В.П. Было ли это связано с национальной культурой?
М.К. абсолютно нет. я уже здесь, в Москве, столько живу и настолько далек от штампов, от готовых клише псевдонациональной культу-ры, которые мне глубоко чужды. Подлинная культура всегда живая.
В.П. Но есть же традиция…
М.К. Конечно, это явно какой-то глубинный процесс, я говорю языком, который дал мне мой народ, я никуда от него не денусь. я пред-ставитель маленького лакского народа в Дагестане, это мои деды,прадеды. Это глубинная, тысячелетняя культура народа – куда я от нее денусь?
В.П. Ты говоришь о новых технологиях, о том, что связано в какой-то степени с возможностями новых технологий. Конечно, это за-мечательно говорить о радикальности. Но все новые технологии – нерукотворны, а у тебя присутствует рукотворность, линия, которую ты проводишь. И тыводишь ее от руки, она сохраняет в себе человеческое начало. Неровная, дрожащая, само состояние, переживание, момент касания, прикосновения. Почему ты это решил сохранить в своей пластике, а например, не использовать проекцию или применить, как ряд художников, инструменты? Это же абсолютно обезличивает структуру – по крайней мере, линейка.
М.К. я же должен искать какое-то откровение. а как оно обнаруживается, я не могу сказать.

В.П. Почему ты линию проводишь от руки?
М.К. я не провожу линию – она вдруг сама возникает, я не знаю, в чем – в борьбе с собой, с хаосом, с миром. вдруг эта линия из пунктира соединяется, и я вижу в этом какую-то реальную победу. Маленькую победу, которая меня устраивает. а в другой раз я победу этим же путем не достигну. и опять надо заново, и эта линия, может
будет та же самая линия, но она должна родиться.
В.П. Когда ты заканчиваешь картину, для тебя как бы закрывается пространство и открывается снова, когда ты начинаешь новую работу? Как это происходит? Оно захлопывается, когда ты выходишь из состояния сосредоточенности?
М.К. Да. и потом надо опять заново пробивать эту гору, а иногда, если пробьешь, пунктирами все возникает опять. но надо все это заслужить.
В.П. Заслужить художественным трудом или человеческим? Как раньше иконописцы готовились к работе?
М.К. Это же одно и то же – и человеческий, и такой труд. ты в борьбе с самим собой – все вместе.
В.П. Каковы основные вехи твоего творчества?
М.К. вехи возникают только тогда, когда для тебя уже не важно, что подумают о том, что ты сделаешь. Когда ты внутри себя находишь что-то совсем свое, которое ни на что не похоже и которое тебя по-настоящему открывает. Конечно, я прошел эту кондовую школу учебы. я учился в художественном училище пять лет. Потом я окончил московский Полиграфический институт, где торжествовала замечательная школа Фаворского, где ковалось железное умение делать книгу. я начал делать диплом, и почему-то в традиции Фаворского начал делать абстрактные иллюстрации с проблесками фигуративности. Это был 1970–1971 год. ведь это напряженный труд – диплом, и когда я всю ночь работая, чувствовал какую-то удачу,
выяснялось, что это полный абсурд. в первый раз сдал диплом – мне его зарубили, второй раз – тоже, но мне до сих пор не стыдно за эти работы. и вот в борьбе за утверждение своего, того, что ты делаешь, возможно, происходило мое формирование. в третий раз я их на измор взял, и они меня выплюнули. а потом я уже был в Дагестане, – такой период неопределенности, он же везде был, и в Москве был. я даже через Лёню Бажанова участвовал в московских неофициальных квартирных выставках. в союз художников меня не принимали и в отрешенности от официального, у меня пошли абстрактные работы. Это уже 1972–1974 годы – это был хороший период. Помню, напри-мер, я был в вышнем волочке в доме творчества. я приехал туда
от Дагестана, все делали натурные пейзажи, а там были большие мастера этого дела. ну а я сидел в комнате и за два месяца кропотливого труда сделал только две абстрактные картины. Просто не мог по-другому. но все это связано, мне кажется, с ощущением времени. 80-е годы – другой цикл, в этом каталоге это будет про-слеживаться. 90-е – это уже перестройка, тогда пошли абсурдно-текстовые ритмические вещи. Прошло время, и чувствовалось, что тексты становятся формальными. и с геометрией то же самое происходит. Хочется сейчас просто закрашивать что-то. и тоже в борь-бе. все это во времени.
В.П. А что сейчас? В каком ты сейчас состоянии? Что ты сейчас ждешь от себя самого, и как ты смотришь на реальность?
М.К. Это сложнейший вопрос. если бы я знал… но надо опять прыг-нуть с этого самолета и не думать, есть у тебя парашют, или нет. ты прыгаешь в надежде разбиться, но он, парашют, неожиданно возникает и раскрывается. а если ты знаешь, что есть парашют, и прыгнешь, ты обязательно загубишь себя.

Москва, сентябрь 2012