Елена Аксельрод
О СЕБЕ
Мне кажется, что тем, для кого я представляю некоторый интерес, я все сказала в стихах. Из них можно даже кое-что узнать о моих родителях – художнике Меере Аксельроде и маме – писательнице Ривке Рубиной. Подробнее об атмосфере, в которой я росла, о моем дяде – поэте Зелике Аксельроде, расстрелянном в Минской тюрьме, я рассказала в книге воспоминаний и писем «Двор на Баррикадной».
Мои стихи, почти всю мою жизнь, прожитую в Москве, до читателя доходили крайне скупо, так как писала я не то, что требовалось, и не так, как требовалось. Появлялись редкие случайные публикации в толстых журналах, в издательстве «Советский писатель» были изданы с интервалом в десять лет две тоненькие книжки, и то благодаря поддержке членов правления издательства Николая Панченко и Валентина Оскоцкого.
Но как детского поэта меня еще в 1968 году приняли в Союз писателей. Рекомендации дали Давид Самойлов и Александр Межиров.
Мои «взрослые» подборки начали мелькать в толстых журналах в перестроечные годы, но тут-то я и уехала в Израиль.
С детства я слушала стихи – и еврейские, и русские. Мама и папа мечтали, чтобы я стала творческим человеком. Несмотря на бедность, постоянно сопровождавшую существование моих родителей, они и представить себе не могли, что я выберу какую-нибудь «нормальную» профессию. Вот я и стала сначала учиться рисовать, потом танцевать, а потом и стишками баловаться.
Когда я чуть подросла, моим любимым поэтом стал Лермонтов. В доме оказалось полное собрание его сочинений в одном томе. Одинокая романтическая исповедь поэта, его «и скучно, и грустно», его страстный «железный стих, облитый горечью и злостью», казались написанными для меня, вместо меня, почувствовавшей очень рано лживость и негодяйство всего, что выходило за пределы дома и семьи. Лермонтов вместе с Печориным стали моей первой, весьма затянувшейся любовью.
По разным, не зависящим от меня причинам, я с большим опозданием познакомилась с поэзией Серебряного века, с Блоком, Ахматовой, Ходасевичем, Георгием Ивановым. Русская классическая поэзия заражала не только искренностью, глубиной лирического переживания и силой высказывания, но и самой просодией, музыкальностью, чистотой звучания. Под влиянием моих старших современников, моих учителей, главными из которых я считаю Сергея Васильевича Шервинского и Арсения
Александровича Тарковского, я старалась следовать традициям русского стиха, точности слова, полноте рифмы.
Неисчерпаемые возможности русского традиционного стихосложения я ощутила во время работы над поэтическими переводами, которыми занималась много лет и к которым меня приобщил Сергей Шервинский.
Кроме переводов, то лучше, то хуже «кормивших» меня, как и многих других стихотворцев, не следовавших линии партии, я напечатала несколько детских книжек. Стихи для детей увлекли не только потому, что у меня был маленький сын, но и потому, что они допускали большую свободу – можно было играть хотя бы звуком. И тут, разумеется, были свои ограничения и запреты: и лексика, и настроение, и даже ритм должны были соответствовать норме, ничего слишком свободного и оригинального, ничего грустного, даже слово дурак могло дурно повлиять на детей.
Конечно, стихи не могли существовать в полном вакууме. Их любили, поддерживали меня своим участием и одобрением друзья, литераторы моего поколения и замечательные старики: Вера Николаевна Маркова, Виталий Яковлевич Виленкин, Елена Сергеевна Грекова, Лев Эммануилович Разгон, Эмма Григорьевна Герштейн, Лев Адольфович Озеров, организовавший мой первый авторский вечер в Доме Актера в 1981 году, где я читала все, что в голову взбредет, без всякой самоцензуры… И Льву Адольфовичу и мне это сошло с рук, но стихи стали распространяться в списках, изымались при обысках.
За годы жизни в Израиле я издала восемь книг – в Иерусалиме, в Москве, в Санкт-Петербурге. Получала литературные премии, была принята в члены международного Пен-клуба. Стихи публикуются в журналах и альманахах разных стран, переведены на иностранные языки, включены в российские и американские антологии русской поэзии.
Стихи 1991-1999 г.г.
* * *
Вечерних улиц неуверенных,
Себя не помнящих, потерянных,
Я стала избегать не вдруг.
Мой дом беднел родными лицами,
И над фонарными грибницам
Бледнел подслеповатый круг.
Бегом по лестнице – и в логово.
Как выстрел, дверца лифта хлопала,
Мешая ночь перескочить.
Чего ждала, сама не ведала,
Но повела молитва дедова –
Надежды рвущаяся нить.
И привела. И нить все тянется.
Я возвращенка, я изгнанница.
Не знаю, сколько мне веков.
А солнце, за день постаревшее,
Садится в кресло прогоревшее
Меж каменных пуховиков.
1992
ЗАГАДОЧНАЯ КАРТИНКА
Голые черные ветки –
Загадочная картинка.
Задача: найти твой профиль.
Контур, изогнутый ветром,
Над ним чуть заметный штрих –
И я тебя вижу, а рядом
Другой, непрошеный, профиль,
Я знать его не хотела,
Но тополь меня не щадил.
Загадочная картинка –
Что она означает?
Может в сплетении веток
Та сторона бытия?
Как они изогнутся,
С кем окажусь я рядом –
Так ли все это важно?
Лишь бы стояло дерево
И рисовало загадки
Тонкими карандашами
На ватмане голубом.
1973
» Подписаться на комментарии к этой статье по RSS