* * *
Гость в гостиной не гостит,
И детей в гостиной нету,
Это ветер шелестит,
Упирается в газету.
Не настаивай, не ври,
Что газета – это парус,
Проступает изнутри
Здоровенный жирный палец.
Хочешь – книгу почитай
Посмотри, как новых много.
Три романа про Китай
Накатал нам друг Серега
Без цензуры и вранья,
Но, вступая в эту реку,
В каждой строчке вижу я
Всю Сережину аптеку.
Говорит оконный вид,
Говорит в земле посуда,
Что скрывался царь Давид
В десяти холмах отсюда.
Плиты нежилых томов
И подшивок грязных стая.
Книжку тонкую псалмов
Поцелую, не читая.

* * *
Притяжение моря. Светофор, говорящий «замри!»
Мы замрем, постоим, и рванемся, как антицунами.
Эмигрантские баржи, шкафы, сундуки, алтари
Оказались на суше и в сумерках станут домами.
Душанбинский лепешечник слепит здесь печь для самсы,
Африканский пастух загородку сплетет для коровы,
Мы посадим герань и повесим на стенку часы.
Здесь заплачет наш мальчик, раскосый и белоголовый.
Через ящик протянем трубу и проделаем в дверце окно,
Приколотим балкон, за трубу задевающий краем.
Молоко нашей матери – мы забыли, какое оно
И должны говорить о нем словами, которых не знаем.

* * *

Отчего кричит осел?
Недокормлен? просто зол?

Съедутся востоковеды
И устроят круглый стол.

- Фатимидский халифат
Поощрял библиотеки.

- Есть гора в районе Мекки
Под названьем Арафат.

- Алавитским меньшинством
Управляются шииты.

- Соломона алавиты
Не считают божеством.

На тридцатом этаже
Электрические шторы,

Микрофонные драже,
Наплывают мониторы.

А внизу, в лесу гудков
Мутно-жарком спозаранку

Лысины боевиков,
Охраняющих стоянку.

А вокруг цветной набор
В толстом рыночном багете:

Слева мирный договор,
Справа – ржавое мачете.

Горсть турецких пятаков
И зазубренных кристаллов,

Сто молитвенных вокзалов
С расписаньем облаков.

Телефон, который сдох,
Три наушника от компа.

А ишак скрипит, как помпа-
И на выдох, и на вдох.

А восток в моей крови
Шелестит, что это глупо.

Реку жизни, шурави,
Не рассматривают в лупу.

А Европа шлет посла,
А посол вручает ноту:

Вы ударили осла
Кулаком по пулемету…

Здесь колючками овце
Вытащат из горла тину,

Здесь шпиону при отце
Забивают гвозди в спину.

Всем жасмином не зажать
Плесневеющие стоки.

Человека на востоке
Надо бить и уважать.

* * *
Наутро пиво пахнет кожей,
И сколько ты его не пей, -
Похмелье будет только строже,
Необратимей и тупей.

Зато никто с тебя не спросит -
Какой с тебя сегодня спрос -
Пока тебя в ведро не бросит,
А только комкает наркоз

Но завтра в шесть, проснувшись разом,
Стоишь, подставлен, как щека,
Звонкам, просроченным заказам
И ярости поставщика.

И видишь вдвое, слышишь вдвое,
И дышишь, парком проходя
То мутным ужасом запоя,
То чистым запахом дождя.

Как воздух около пореза,
Как из шиповника плетень -
Так этот первый, этот трезвый,
Действительно похмельный день.

* * *
Покажи, экран, что ты можешь.
Что ты мне напоследок дашь.
Что на коврик китайский сложишь
Из бесчисленных распродаж.

Или, как перочинный нож,
Раскрываться, блестеть начнешь?
Может, дружба катится в посте,
Настоящая, как земля.

Может, Берег Слоновой Кости
Предлагает трон короля.
Или, вздумаешь вместо праздника,
На котором и мертвый жив,

Показать портрет одноклассника -
Моложавый паркетный джип?
Или мы с тобой полетим
За пятнадцать долларов в Рим?

* * *
Капли краски на плитах дорожки,
Пятна тени сосновых вершин.
От работы вибрируют ножки
Исполинских сушильных машин.

Вот соседка идет воровато -
Очень за зиму одичала.
И выносит сушить одеяло.
Несуразность духовного облика

У нее выпирает, как хрящ.
Если доишь молитвами облако -
Надевай прорезиненный плащ.
Щас как грохнет – и все будет залито.

Ладно, если промокнет белье.
Одеяло не высушишь за лето.
Забери одеяло свое.
Но соседка стоит, как стояла,

На дорожке, в игре световой
И подняв над собой одеяло
Накрывается им с головой.

* * *

Я в библиотеке работал тогда.
В дверях спал милиционер.
Река разрешалась от грязного льда,
Дыша, как кондиционер.

Я вздрогнул от прикосновенья к плечу -
Какая-то дама в пенсне,
Увидев, чью книжку я спрятать хочу,
С улыбкой заметила мне:

«Тридцать лет назад, когда мне было столько,
Сколько вам сейчас, я стояла у этого самого окна
И тоже читала Аполлинера».

Все так же несет сквозняком от стекла,
И полки с обеих сторон,
Вода под мостом тридцать лет унесла,
Не сдвинувшись ни на микрон.

Сказать, почему мы не видим весны,
Трамваев и утренних лиц?
Мы смотрим и смотримся (будем честны)
В зеркальные стекла страниц.

Тебе девятнадцать, ты пишешь стихи.
Ни хлопать тебя по плечу,
Ни греть для тебя виртуальной ухи

Не буду. Я просто шепчу:
«Летящие в лоб мостовые быки,
Торчащие вилами льды,
Вся неумолимость теченья реки
И вся безымянность воды».

* * *

Как отделяет Тора строчкой от шерсти лен,
Проволокой забора склон горы разделен.
Утром бросаешь мусор в гулкий зеленый бак -
А на газоне гости – свора ночных собак.

То ли пять, то ли сонмы: цвет и характер стерт,
С пристальным, полусонным голодом вместо морд.
Ночью в квартале близком, как от уха щека,
Лай кончается визгом – стая рвет вожака.

Коготь не знает правил, клык не ищет причин.
Все мы кого-то травим, прячемся или кричим.
Вдруг замечаем: серым циферблат от стены,
Сквер от неба над сквером четко отделены.

Свет разделяет крови, но разделить нельзя
Пошехонские брови и йеменские глаза
Ну-ка пошли из города, лунная саранча!
Псы не вцепятся в горло, а отойдут, рыча.

* * *
Прольются минуты купанья,
Прошкрябают сутки поста.
Попьешь и утопишь сознанье
Картонного, жесткого рта.

И день, что теперь уже прожит,
Фотограф затрет потемней,
Уйдет и на скалы положит
Ненужный треножник теней.

Останется контур медали
На выгоревшем пиджаке,
И снимок ременной сандалии
На глиняной тонкой ноге.

* * *
Мы кутур настроим к пенью,
Жемчуга положим в чаши,
Но единому забвенью
Посвятим застолья наши.

Чтоб не рвать забвенью сердце
Непристойным поведеньем,
Мы постелем полотенца
И слюнявчики наденем.

* * *
Глухо хлопая словами
Посреди ночных огней,
Мы сидели на диване
В детской комнате моей.

Перепутанные части
Двух распиленных колец
Вынуждены повстречаться,
Чтоб расстаться, наконец.

Отражает подоконник
Белым пластиком кассет,
Но босой отец-покойник
В коридоре гасит свет.

Мрет фонарь, Селена прячет
Свой рефлектор в облака,
И такси зеленый зайчик
Уплывает с потолка.

Глядя в бархатную стену,
В страхе, что за ней не ты,
Я лицо твое одену
Тонким слоем черноты.

И шампанское для слуха,
И струны тупой укол.
Голос твой, звучащий глухо,
Как гитара сквозь чехол.

Штора хлопнула, жестянка
Покатилась со стола.
Мне приснилась негритянка -
Это молодость была.

Осенний праздник
Когда еще не холодно, когда уже не жарко,
Когда легко и сытно и кошке, и ежу,
Мы ставим на газонах легчайшие времянки,
Зачем мы это делаем – сейчас я расскажу.

Колышется льняная дверная занавеска,
Шумы всемирной речи со всех сторон слышны,
Бамбуковая кровля не заслоняет блеска
На тонкие полоски нарезанной луны.

А рядом, на газоне индусы и китайцы
За длинными столами торжественно едят,
Мохнатая собачка обнюхивает пальцы,
И бабочки ночные, сложив усы, сидят.

Дыхание убийцы меня внезапно будит,
Но я лежу и вижу с осенней высоты:
Меня никто не тронет, мне ничего не будет,
Убийца станет шавкой и бросится в кусты.

Когда еще не семьдесят, когда уже не тридцать,
Толпа несет кастрюли, пора вести быков,
И с пальмами кружиться, и с ивами кружиться,
А тень пускай ложится до тени облаков.

* * *
Цвета радости свари мне,
Говори со мною, сердце,
Хоть полоску подари мне
Цвета радости из перца.

Он не водочка из крана,
Не улет-трава степная.
Умирая, наркоманы
Цвета радости не знают.

Подними шлагбаум, сторож,
Выйди медленно из будки.
Ты пароля, брат, не стоишь.
В нем всего четыре буквы.

Наберешь в двоичном коде-
И вокруг страна живая,
Но уже приказ приходит
Возвращаться, забывая…