* * *

Гость в гостиной не гостит,

И детей в гостиной нету,

Это ветер шелестит,

Упирается в газету.

Не настаивай, не ври,

Что газета – это парус,

Проступает изнутри

Здоровенный жирный палец.

Хочешь – книгу почитай

Посмотри, как новых много.

Три романа про Китай

Накатал нам друг Серега

Без цензуры и вранья,

Но, вступая в эту реку,

В каждой строчке вижу я

Всю Сережину аптеку.

Говорит оконный вид,

Говорит в земле посуда,

Что скрывался царь Давид

В десяти холмах отсюда.

Плиты нежилых томов

И подшивок грязных стая.

Книжку тонкую псалмов

Поцелую, не читая.

* * *

Притяжение моря. Светофор, говорящий «замри!»

Мы замрем, постоим, и рванемся, как антицунами.

Эмигрантские баржи, шкафы, сундуки, алтари

Оказались на суше и в сумерках станут домами.

Душанбинский лепешечник слепит здесь печь для самсы,

Африканский пастух загородку сплетет для коровы,

Мы посадим герань и повесим на стенку часы.

Здесь заплачет наш мальчик, раскосый и белоголовый.

Через ящик протянем трубу и проделаем в дверце окно,

Приколотим балкон, за трубу задевающий краем.

Молоко нашей матери – мы забыли, какое оно

И должны говорить о нем словами, которых не знаем.

* * *

Отчего кричит осел?

Недокормлен? просто зол?

Съедутся востоковеды

И устроят круглый стол.

- Фатимидский халифат

Поощрял библиотеки.

- Есть гора в районе Мекки

Под названьем Арафат.

- Алавитским меньшинством

Управляются шииты.

- Соломона алавиты

Не считают божеством.

На тридцатом этаже

Электрические шторы,

Микрофонные драже,

Наплывают мониторы.

А внизу, в лесу гудков

Мутно-жарком спозаранку

Лысины боевиков,

Охраняющих стоянку.

А вокруг цветной набор

В толстом рыночном багете:

Слева мирный договор,

Справа – ржавое мачете.

Горсть турецких пятаков

И зазубренных кристаллов,

Сто молитвенных вокзалов

С расписаньем облаков.

Телефон, который сдох,

Три наушника от компа.

А ишак скрипит, как помпа-

И на выдох, и на вдох.

А восток в моей крови

Шелестит, что это глупо.

Реку жизни, шурави,

Не рассматривают в лупу.

А Европа шлет посла,

А посол вручает ноту:

Вы ударили осла

Кулаком по пулемету…

Здесь колючками овце

Вытащат из горла тину,

Здесь шпиону при отце

Забивают гвозди в спину.

Всем жасмином не зажать

Плесневеющие стоки.

Человека на востоке

Надо бить и уважать.

* * *

Наутро пиво пахнет кожей,

И сколько ты его не пей, -

Похмелье будет только строже,

Необратимей и тупей.

Зато никто с тебя не спросит -

Какой с тебя сегодня спрос -

Пока тебя в ведро не бросит,

А только комкает наркоз

Но завтра в шесть, проснувшись разом,

Стоишь, подставлен, как щека,

Звонкам, просроченным заказам

И ярости поставщика.

И видишь вдвое, слышишь вдвое,

И дышишь, парком проходя

То мутным ужасом запоя,

То чистым запахом дождя.

Как воздух около пореза,

Как из шиповника плетень -

Так этот первый, этот трезвый,

Действительно похмельный день.

* * *

Покажи, экран, что ты можешь.

Что ты мне напоследок дашь.

Что на коврик китайский сложишь

Из бесчисленных распродаж.

Или, как перочинный нож,

Раскрываться, блестеть начнешь?

Может, дружба катится в посте,

Настоящая, как земля.

Может, Берег Слоновой Кости

Предлагает трон короля.

Или, вздумаешь вместо праздника,

На котором и мертвый жив,

Показать портрет одноклассника -

Моложавый паркетный джип?

Или мы с тобой полетим

За пятнадцать долларов в Рим?

* * *

Капли краски на плитах дорожки,

Пятна тени сосновых вершин.

От работы вибрируют ножки

Исполинских сушильных машин.

Вот соседка идет воровато -

Очень за зиму одичала.

И выносит сушить одеяло.

Несуразность духовного облика

У нее выпирает, как хрящ.

Если доишь молитвами облако -

Надевай прорезиненный плащ.

Щас как грохнет – и все будет залито.

Ладно, если промокнет белье.

Одеяло не высушишь за лето.

Забери одеяло свое.

Но соседка стоит, как стояла,

На дорожке, в игре световой

И подняв над собой одеяло

Накрывается им с головой.

* * *

Я в библиотеке работал тогда.

В дверях спал милиционер.

Река разрешалась от грязного льда,

Дыша, как кондиционер.

Я вздрогнул от прикосновенья к плечу -

Какая-то дама в пенсне,

Увидев, чью книжку я спрятать хочу,

С улыбкой заметила мне:

«Тридцать лет назад, когда мне было столько,

Сколько вам сейчас, я стояла у этого самого окна

И тоже читала Аполлинера».

Все так же несет сквозняком от стекла,

И полки с обеих сторон,

Вода под мостом тридцать лет унесла,

Не сдвинувшись ни на микрон.

Сказать, почему мы не видим весны,

Трамваев и утренних лиц?

Мы смотрим и смотримся (будем честны)

В зеркальные стекла страниц.

Тебе девятнадцать, ты пишешь стихи.

Ни хлопать тебя по плечу,

Ни греть для тебя виртуальной ухи

Не буду. Я просто шепчу:

«Летящие в лоб мостовые быки,

Торчащие вилами льды,

Вся неумолимость теченья реки

И вся безымянность воды».

* * *

Как отделяет Тора строчкой от шерсти лен,

Проволокой забора склон горы разделен.

Утром бросаешь мусор в гулкий зеленый бак -

А на газоне гости – свора ночных собак.

То ли пять, то ли сонмы: цвет и характер стерт,

С пристальным, полусонным голодом вместо морд.

Ночью в квартале близком, как от уха щека,

Лай кончается визгом – стая рвет вожака.

Коготь не знает правил, клык не ищет причин.

Все мы кого-то травим, прячемся или кричим.

Вдруг замечаем: серым циферблат от стены,

Сквер от неба над сквером четко отделены.

Свет разделяет крови, но разделить нельзя

Пошехонские брови и йеменские глаза

Ну-ка пошли из города, лунная саранча!

Псы не вцепятся в горло, а отойдут, рыча.

* * *

Прольются минуты купанья,

Прошкрябают сутки поста.

Попьешь и утопишь сознанье

Картонного, жесткого рта.

И день, что теперь уже прожит,

Фотограф затрет потемней,

Уйдет и на скалы положит

Ненужный треножник теней.

Останется контур медали

На выгоревшем пиджаке,

И снимок ременной сандалии

На глиняной тонкой ноге.

* * *

Мы кутур настроим к пенью,

Жемчуга положим в чаши,

Но единому забвенью

Посвятим застолья наши.

Чтоб не рвать забвенью сердце

Непристойным поведеньем,

Мы постелем полотенца

И слюнявчики наденем.

* * *

Глухо хлопая словами

Посреди ночных огней,

Мы сидели на диване

В детской комнате моей.

Перепутанные части

Двух распиленных колец

Вынуждены повстречаться,

Чтоб расстаться, наконец.

Отражает подоконник

Белым пластиком кассет,

Но босой отец-покойник

В коридоре гасит свет.

Мрет фонарь, Селена прячет

Свой рефлектор в облака,

И такси зеленый зайчик

Уплывает с потолка.

Глядя в бархатную стену,

В страхе, что за ней не ты,

Я лицо твое одену

Тонким слоем черноты.

И шампанское для слуха,

И струны тупой укол.

Голос твой, звучащий глухо,

Как гитара сквозь чехол.

Штора хлопнула, жестянка

Покатилась со стола.

Мне приснилась негритянка -

Это молодость была.

Осенний праздник

Когда еще не холодно, когда уже не жарко,

Когда легко и сытно и кошке, и ежу,

Мы ставим на газонах легчайшие времянки,

Зачем мы это делаем – сейчас я расскажу.

Колышется льняная дверная занавеска,

Шумы всемирной речи со всех сторон слышны,

Бамбуковая кровля не заслоняет блеска

На тонкие полоски нарезанной луны.

А рядом, на газоне индусы и китайцы

За длинными столами торжественно едят,

Мохнатая собачка обнюхивает пальцы,

И бабочки ночные, сложив усы, сидят.

Дыхание убийцы меня внезапно будит,

Но я лежу и вижу с осенней высоты:

Меня никто не тронет, мне ничего не будет,

Убийца станет шавкой и бросится в кусты.

Когда еще не семьдесят, когда уже не тридцать,

Толпа несет кастрюли, пора вести быков,

И с пальмами кружиться, и с ивами кружиться,

А тень пускай ложится до тени облаков.

* * *

Цвета радости свари мне,

Говори со мною, сердце,

Хоть полоску подари мне

Цвета радости из перца.

Он не водочка из крана,

Не улет-трава степная.

Умирая, наркоманы

Цвета радости не знают.

Подними шлагбаум, сторож,

Выйди медленно из будки.

Ты пароля, брат, не стоишь.

В нем всего четыре буквы.

Наберешь в двоичном коде-

И вокруг страна живая,

Но уже приказ приходит

Возвращаться, забывая…