30-го декабря (19:00 – 21:00) в Тель Авивской галерее Бинат состоится открытие выставки израильского художника Михаэля Ковнера. Ковнер – известный израильский пейзажист, сын легендарного командира партизанского отряда времен Второй Мировой, поэта и общественного деятеля Абы Ковнера. Последние годы Михаэль декларативно отказался от темы Иерусалима в своем творчестве и вот уже в течении десяти лет пишет виды Нью – Йорка. Мы встретились с Михаэлем в его Иерусалимской студии.

Видео: Лена и Леонид Зейгер

* * *

Текст видео- интервью (перевод с иврита)

На протяжении многих лет Вы рисовали пейзажи Израиля. Отмечали в других интервью, что пейзаж связан для Вас с внутренним переживанием, говорили о сильной эмоциональной связи с местом, которое рисуете. Последние годы часть вашего творчества происходит в Нью-Йорке. В отличие от израильской природы, это урбанистический пейзаж, зачастую фронтальный вид на многоэтажки. С чем связана эта перемена и является ли она результатом сознательного решения?

Ну, во первых, решение рисовать в Нью-Йорке было случайным. У Яна (Раухвергера), моего друга, была там студия, он хотел вернуться в Израиль после трех лет жизни в Америке. Чтобы не терять студию, он предложил разным художникам разделить её, так чтобы каждый мог там жить и работать три месяца в году. Я приехал посмотреть и сразу загорелся идеей писать Нью-Йорк. Особенно мне понравилось огромное окно в мастерской – оно меня “купило”, я решил попробовать. И вот уже десять лет как я рисую там два месяца в году, каждый раз я себя спрашиваю “Зачем?” и каждый раз после возвращения из Нью-Йорка ответ напрашивается сам, из работ там выполненных.
Вообще, это довольно распространено, что художники или писатели едут творить в другое место. Ты более сконцентрирован, ничто тебе не мешает. Я работаю в Нью-Йорке с семи утра до семи вечера, это очень много, трудно передать, какая энергия выделяется при такой интенсивной работе.
Думаю, что не мог бы это делать в Париже или другом каком-нибудь месте, так как не любой пейзаж я стану рисовать. Есть что-то особенное в духе Нью-Йорка, в его грубости, его зданиях, цветах, самом темпе жизни города, что меня очень привлекает. В Риме или Париже этого бы не произошло…
Кроме того, работа в Нью-Йорке освобождает во мне какую-то иную сторону, потому что, рисуя природу, ты вынужден работать в рамках местного колорита. Я не рисую очень реалистично с колористической точки зрения. Но все же, когда ты пишешь пустыню, это должно быть в определенной цветовой гамме, или Галилею – также, нужно довольно чутко воспринимать местный колорит и его нюансы, невозможно к этому подойти совершенно отвлеченно. В Нью-Йорке же, смотришь на фасад, допустим из коричневых кирпичей, – из этого можно сделать красный, оранжевый, коричневый, практически любой цвет из теплой гаммы, и это будет соответствовать месту, твоему отношению к нему. Дело ведь не в том, насколько точно этот коричневый (или красно-коричневый или вообще красный) соответствует оригиналу, верно?
Главное в том, что тут есть очень четкая и сильная экспрессия, этот город не Париж с его пастельными тонами, и это то, что мне нравится – сильные, грубые цвета, с сильнейшими противоречиями.
Я очень люблю писать фасады. Я рисовал когда-то дома в Газе. Фасад дает большую колористическую свободу, потому что ты не занят перспективой, свободен от соображений близко – далеко, светотени и её влияния на колорит. В пейзажах я тоже “ломаю” точку схода, чтобы быть свободнее в плане цвета и движения внутри картины.

Если я правильно понимаю, Вы говорите об абстрактном аспекте Ваших работ, то есть что внешне они остаются пейзажами, но наполнение иное?

Думаю, что во всех моих работах есть много от абстракции. Я не считаю себя художником-реалистом, хотя и не абстракционистом тоже, пожалуй, я живу между этими двумя мирами. У меня есть работы более близкие к абстрактному, например “Снопы сена” или “Лодка”, а есть такие, как “Иудейская пустыня” или “Негев”, которые более реалистичны. При уходе от реализма есть риск потерять пластику местного пейзажа, а в Нью-Йорке такой проблемы не существует; так что можно сказать что да, это ближе к абстракции. Например, при красном фасаде и синих окнах, одно окно вдруг черное – и уже есть готовая колористическая композиция, связанная с реальностью, но все же не абсолютно… У меня была студия в Лонг-Айленд-Сити, а теперь в Бруклине, люди знающие эти места, узнают их на моих картинах, но во многих аспектах это работы абстрактные. Например, у меня есть картина, где большое здание с окнами занимает почти все её пространство, это такая система из девяти частей и вся картина фактически построена на разных тонах коричневого и их взаимоотношениях. Это очень абстрактно, но люди, живущие в Нью-Йорке, скажут сразу, что это “The Projects”. Так что местный элемент тоже присутствует, сразу ясно, что это Нью-Йорк, а не Сан-Франциско или другой город. Но все же колорит, паттерн, внутренний ритм картин, мне важнее, чем описание конкретного места.

Как бы Вы охарактеризовали современное израильское искусство?

Я не так уж знаком с современным израильским искусством. Время от времени я бываю на выставках, в целом оно мне кажется таким же, как я вижу в Челси, Ист Вилидж и вообще по миру. То есть, по-моему, это искусство вполне космополитическое. В прошлом было больше концептуализма, была идея “простоты материала”, работа на фанере и т.п – идеи, которые развивал Рафи Лави. Но сегодня это не так.

Вы хотите сказать, что нет такого понятия “Современное израильское искусство”, нет характерных черт?

Может и нет. Вполне возможно, что оно международное, совершенно не связанное с местом. Вот, к примеру, израильское кино – моментально узнаваемо, даже с визуальной точки зрения, присутствует некоторое “уплощение кадра”, приглушенный колорит и т.д. Но израильское пластическое искусство – нет.

Последний вопрос: каково Ваше место в современном израильском искусстве, считаете ли Вы себя “актуальным” художником?

Видите ли, я уже не молодой человек, даже пожилой. Когда я был молод, этот вопрос меня, безусловно, занимал. Тогда был в моде концептуализм, все хотели “быть частью мира” и “не быть провинцией” – а то, что я представлял, было как бы провинцией. Рисовать Израиль, природу, сезанновские методы, это вроде провинция. Ты как бы не прогрессируешь, не во главе авангарда. Но сегодня уже дело не в авангарде, сегодня мир иной. Я не чувствую, что хочу или должен быть “актуальным”, я тот, кто я есть. Для молодого художника это, конечно, иначе, он решает проблему своего места в мире. Я, к своему счастью, уже художник со стажем, что сделал – то сделал, а как это вписывается в современную культуру (или не вписывается)… Я все равно не собираюсь становиться кем-то другим. Все равно как жениться вдруг на двадцатипятилетней. Надеюсь, что я как художник не стою на месте, что то, что я делаю, не является просто автоматическим повторением одного и того же, и если мои работы найдут свое место в культуре – хорошо.

В целом, по-моему, пейзажная живопись будет занимать значительное место в израильской культуре. В 2050 году здесь будут жить 18 миллионов человек, между Иорданом и Средиземным морем, так что думаю, что реальных пейзажей у нас не останется. Трудно себе представить, какое количество народу будет жить в этой маленькой стране. Человек будет скучать по пейзажу, вообще чувство человека к природе очень сильно. Здесь этим пренебрегают, в Израиле или, по крайней мере, в израильской культуре, вообще есть тенденция пренебрегать ценностями предыдущего поколения: то что сделал другой это, конечно, ерунда, а вот я делаю нечто необычайное и очень важное. Так же и с пейзажами в искусстве – это как бы связано с периодом израильского романтизма, когда приезжали в новую страну и хотели показать её в утопическом свете… Верно, так и было, но в принципе пейзаж связан с колоссальным чувством человека по отношению к природе и к миру, это не что-то мелкое, что критики искусства могут отмести в сторону. Они думают, что могут, но это гораздо сильнее их. В Израиле очень мало пейзажистов, да и в мире вообще, я говорю о хороших художниках, конечно, а не о дилетантах. И я думаю, что это человеческое чувство невозможно стереть. И чем меньше будет открытых пространств , тем это чувство по отношению к месту и к пейзажу будет сильнее. Движение импрессионистов, например, расцвело из-за того, что барон Османн изуродовал Париж, и они чувствовали, что индустриальный мир их душит. Выход на природу был протестом против происходящей в ту пору урбанизации. Нам сейчас это кажется классикой, но они писали природу, как антитезу индустриальной революции. Так что, я думаю, будет особое отношение к пейзажу, и так как мои картины выражают израильский пейзаж довольно значительным образом, с сильным эмоциональным наполнением, мне кажется, что для них найдется место. А если нет – так нет. По-моему, человек, находящийся в определенной точке во времени, не может сделать большей ошибки, чем решать как он войдет в историю. Человек и художник должен делать то, во что он верит, сказано же мудрецами: “то, во что вкладываешь душу – остается, а остальное рассыпается”.

Биография Михаэля Ковнера

Сайт Михаэля Ковнера

——————————————————————————————————————————————————