Посвящается памяти Бориса Лекаря

О смерти Бориса Лекаря я узнал 30 октября 2010 года в субботу вечером. Борис Лекарь скончался в возрасте 78 лет. Мы познакомились в 2004 году, когда я готовил статью для газеты “Коль ха-Ир” о художниках из России, и с тех пор подружились.

Борис Лекарь приехал в Израиль из Киева в 1990 году. В течение всей своей жизни в Израиле он устраивал выставки художников в гостиной своего дома в Гило, в Иерусалиме. Борис Лекарь принимал участие в многочисленных персональных и групповых выставках. Он обладал уникальной способностью выстраивать вокруг себя активную художественную среду, а в последние годы жизни присоединился к художественной группе “Агриппас 12″.

Знакомство с художниками, окружавшими Бориса Лекаря, оказалось для меня неожиданным и интригующим открытием. Но главная неожиданность заключалась не только в знакомстве с его общественной деятельностью, а в его картинах. В особенности в серии акварельных работ большого формата, сделанных им около десятилетия назад. Тут мне сразу стало понятно что я стoлкнулся с мастерством высокого класса. Помню, насколько я был ошеломлен, когда большие полотна извлекались одно за другим из шкафа в маленькой комнате. Не думаю, что мне приходилось когда-либо еще сталкиваться с подобным явлением: чтобы искусство включало в себя все тяготы эмиграции в столь живописной и поэтичной форме. Работы были насыщены мягким сиянием, иллюзорностью, наивностью и пессимизмом. В равной степени, как и сам Борис Лекарь. Казалось, что взгляд Бориса Лекаря движется из двух противоположных точек. Движется между восторженностью и опьянением художника, который приземлился в новом удивительном месте – к позиции чужака, эмигранта, словно прикасающегося ко всему не напрямую, сквозь материю перчаток.

Борису Лекарю удалось достичь захватывающе интересного эффекта в живописи, так как очевидно, что картины созданы на основе наблюдения и в то же время скрывают увиденное художником. Таким образом, картина зависает где-то в промежутке между реалистическим изображением и душевными реалиями. Работы Бориса Лекаря отражают внутренний процесс созерцания, состояния сознания, память и особое глубинное знание. Его работы несут в себе некий конфликт. Эта живопись является производной от схватки между романтиком, верящим в способность рисунка отражать реальность, и трезвым рационалистом, знающим, что речь идет о живописи, фиксирующей дух, а не свет.

Борис Лекарь был очень пристальным наблюдателем. Он фокусировал взгляд, призму своего наблюдения – и отчаянно пытался ухватиться за развернувшееся перед ним. Он настойчиво продолжал свое наблюдение, заранее догадываясь об обреченности повторных попыток. Выражаясь словами философа Мориса Мерло-Понтия, Борис Лекарь знал наверняка, что никогда не сможет проникнуть “…в ту метафизическую глубину, обитающую в скрытых складках зримого глазом”.

Его картины были нанесены акварелью на полотна большого формата (2-3 метра). В условиях жаркого израильского климата продолжительная работа с акварелью на пленере практически невозможна. Художник был вынужден готовить небольшие этюды с натуры, а потом продолжать их дома по памяти, и это техническое ограничение подчеркивает значительность отстраненности в его работах. Материальная удаленность создает туманные, монохромные образы в то время, как отсраненность духа, смешанная с близкими и отдаленными воспоминаниями, пребывает между непосредственно зримым и тем, что уже было познано.

Картины Бориса Лекаря превращают пляж Ашкелона в диковинное побережье, в ледниковые сибирские просторы с некой нереальной линией горизонта, а кладбище, на котором Борис Лекарь будет похоронен завтра в полдень, уже давно было превращено в его картинах в потустороннее иллюзорное пространство.

“Эрев Рав”, 30 октября 2010.

Перевод с иврита: Лена Зайдель.