Вольф Москович :Эдуард, каталог Ваших работ, являющихся значительной и значащей частью выставки, которая будет проходить в залах Иерусалимского Дома Художников, озаглавлен «Still Life» (англ.) – «Тихая жизнь», или «Nature Morte» (фр.) – «Мертвая натура». Это Ваш любимый жанр в искусстве живописи, акцентирование  жизненных принципов, – наконец, поиск тишины и покоя? Насколько я знаю, жизнь Ваша никогда не была ни тихой, ни покойной?

Эдуард Левин: Мир вещей, предметов близок мне не столько по причине их эстетической привлекательности, а прежде всего как факт существования натуры – прообраза акта мироздания.

…Предметы, окружающие нас, конечно, материальны – но и одухотворены. Это – образы очеловеченные и переосознанные восприятием художника. Прикоснуться к сущности вещей – не значит ли это – прикосновение к тайнам вечности?

В.М.  :  Художественное творчество – каким видятся Вам его задачи и цель? Речь, разумеется, не идет об идеологическом или социальном заказе – обязательстве, принятом самим художником как руководство к действию, или, что еще проще – о подходе к искусству как к коммерческой деятельности. Должно ли искусство «служить» обществу, попадая в ритм общественного вкуса, вернее, вкуса и задач тех, кто этот вкус формирует и оплачивает?

Или миссия искусства все же иная?

Э.Л.  : Начну с сухого теоретического определения.

Компоненты художественного акта – он сам, изображение, то есть профессиональное выполнение, и объект изображения (или отображения). Задача здесь – создание визуального единства, приведение замысла к максимальной гармонии и, как результат – рождение художественного образа. Будучи глубоко убежденным, что жизнь и творчество – едины, я убежден также, что эти понятия – явление нравственное, и что высшее предназначение искусства – не украшать (хотя эстетика – неотъемлемая часть искусства), не развлекать, даже не восторгать и изумлять, а сострадать и утешать. И всегда поддерживать человеческую душу в ее стремлении подняться, в заботах и тревогах земной жизни не забывая о небесных высях. Каждое произведение должно стать фактическим актом искусства. Здесь нет ни национальных приоритетов, ни скидок на общинную недоразвитость, на материальные потребности, ни на облегченный подход к культуре. Ибо главное в творчестве – это личность художника и его реакция на жизнь.

В.М. : В начале 80-х годов прошлого века известный художественный критик и искусствовед Мирьям Таль написала, знакомя израильское общество с Вашим творчеством: «Перед нами – сильная личность и большой художник, достойный большого признания, и не только в нашей стране».

Сбылось ли ее пророчество? Прислушались ли пастыри, власть предержащие, к мнению единственного в то время в Израиле члена Международной Ассоциации художественных критиков, автора исследования творчества крупнейших художников ХХ века, в том числе Марка Шагала? Или ее слова так и остались гласом вопиющего в пустыне?

Э.Л. : В пустыне, особенно в пустыне духовной, голос не состоящего в хоре – не слышен. Он пропадает в суете и в заботах будней.

Главенствующие (и воинствующие) тенденции в искусстве нашего времени с отказом от базисной профессиональной школы и стремлением к успеху любой ценой не оставили мне иного выбора, кроме одного – оставаясь «в тени», продолжать работать так, как я работал и раньше. Триумфальное шествие в рядах свиты Голого Короля – не для меня. В любой общественной формации, в любом времени и эпохе провозглашенный Лениным лозунг-призыв «Искусство принадлежит народу» – смертельный приговор творчеству. Дамокловым мечом висит он над головой художника, будучи одновременно заманчивым и обещающим.

Моя скромная и интимная живопись стремится к тем же принципам, на которых стоит музыка: гармония, композиция, мелодия. И, конечно, без таких ориентиров, как «современность», стиль, мода…

В.М.  : И все же – неужели совсем не влекут слава, популярность, материальный успех, наконец?

Э.Л. : Все это немаловажно – для комфортности, для возможностей материального порядка. Но все же не важнее, чем само Искусство, то есть Жизнь. Я всегда мечтал о создании независимого фонда поддержки талантливых художников в их стремлении к развитию искусства личностного, а не общественного. К сожалению, таких возможностей у меня пока нет, и не знаю, будут ли. Но даже если бы я заранее знал, что навсегда буду единственным зрителем моих работ, я бы остался наедине со своими принципами и задачами в искусстве живописи. И нет такой цены, за которую я бы отдал свою независимость и свободу.

У меня нет и намека на чувство одиночества, тоски, подавленности. В конце концов, редкий художник в истории искусства был в гармонии с обществом.

Моя бесконечная благодарность судьбе за то, что она подарила мне счастье общения и дружбы – протяжении всей моей жизни – с людьми высоких душевных и духовных порывов, которые осветили и согрели мою жизнь, поддержали и укрепили мою веру в правильность выбранного пути.

Жизнь человека быстротекуща, и важно не имя художника, а значимость и долговечность плодов его труда. Если картинам суждена долгая жизнь, если они будут потребностью для человеческой души и сердца, – разве это не путь к Вечной жизни?

Иерусалим, ноябрь 2011 г.